– Пей, внучка, чай, – бабушка заботливо придвинула к девчонке тарелку с домашними, пышущими жаром, пирожками.

– А ещё Димку командиром назначили, – прихлёбывая из чашки, лопотала Алина.

– Вожатый всем галстуки повязал, построил нас. Здорово было.

Бабуся, оперев подбородок на локоть, улыбалась и смотрела, как девчонка в школьной форме с красным галстуком на шее болтала ногами на высоком стуле. Вчера она стала пионеркой.

– Ну, Аля, допивай, пойдём на чердак сходим.-

Зачем, ба?

– Там у меня кое-что приготовлено для тебя.

– Сейчас, горячо, погоди.

– Чашку я сама помою, оставь.

Девчушка спрыгнула, поскакала по скрипящим доскам пола к низкой входной двери.

– Погоди, милая, погоди… Я старая, пока дойду…

Грузная старуха, хромая и переваливаясь на обе ноги, поковыляла, пригнувшись, под дверью, завернув направо, к лестнице, ведущей наверх.

– Я уже тут, – кричала сверху внучка из темноты.

– Милая, подойди вон к тому сундуку, посмотри там.

– Что посмотреть, бабуля?

– Поищи, поищи, а я подойду.

– Тут хлам какой-то, платье старое, полотенца…

– Подними, на глубине поищи.

Из-за полуразваленного шкафа старая вытащила ровное полено. Бормоча под нос, она тихо подошла к копающийся в пыльном хламе девчушке и с размаху ударила ту по темечку. Алина не успела вскрикнуть, обмякла, повиснув головой вниз.

– Не будешь порочить бога нашего светлого, отца всемогущего, диавола отродье.

Милую женщину не узнать: перекошенная злобой гримаса, дрожащие руки. Охая, из последних сил, она прислонила тело девочки к стене, затянув петлёй пионерский галстук вокруг белой тонкой шеи. Подставив под ножки ящик и оперев спиной на себя, второй конец галстука обвязала вокруг тонкого дубового бревна, торчащего посреди верхней комнаты. Это её совсем измотало, обливаясь крупными солёными каплями пота, раскрасневшись, старуха села на закрытый сундук.

– Сбрось её в пекло, терзай, жги углями. Продалась тебе, красному владыке, вот и забирай к остальным пионерам, – тряся головой, выпучив глаза, вращая ими по сторонам, пенсионерка растеряла остатки человечности. Казалось, попадись ей случайный свидетель жуткого действа, ему не миновать расправы.

Нагретая майским солнцем крыша создавала жуткую духоту. Об неё изнутри билось несколько ошалевших жирным мух.

– Нате, жрите, – крикнула им в темноту бабуля, выбив ящик из-под ног внучки. Тонкая шейка хрустнула, тело обмякло, раскачиваясь немножко посреди чердака.

– Виси теперь тут. Смертный задел – пионера удел.

Фигура в тёмном проёме двери на мгновение застыла, словно что-то вспоминая. Обернувшись, плюнула в сторону трупа несчастной и хлопнула тяжёлой дверью. Воцарилась тишина, сквозь которую скрипели ступени под грузным старым телом. На кухне она составила посуду под рукомойник в латунный таз. Мыть было неохота. Ей противно прикасаться к осквернённым чашкам и тарелкам. Пирожки полетели в мусорное ведро, свиньям на корм. Фарфор вдребезги расколочен об пол, раздавлен ногами. Тщательно веником бабка сгребла остатки.

– Гости завтра будут, наверное…

Мимо идущий сосед, завидев в окошке милую улыбку пожилого человека, снял картуз.- Ильинична, здорово живёшь!

– И тебе не хворать, Сёма! – протянула она тоненьким голоском.